«Из Казахстана я уезжал с ощущением презумпции виновности науки: ученый изначально виноват в том, что получил государственные деньги на научные исследования», — утверждает один из первых профессоров «Назарбаев Университета», ученый-микробиолог и специалист в области биологии рака доктор Кеннет (Канатжан) Алибек, который решил вернуться в Америку, передаёт camonitor.kz
– В США, куда эмигрировал из России в 1990-х, я бесконечно счастлив с точки зрения науки: здесь сделаны все мои основные научные публикации, разработки и патенты, – говорит ученый. – В Казахстане я практически не жил, если не считать детство и юность. Окончив 4 курса Алматинского мединститута, перевелся в Томский военно-медицинский институт. А дальше никто моего согласия – где хотел бы работать – не спрашивал. Просто направили в один из закрытых союзных НИИ. Некоторое время спустя перевели в Степногорск на предприятие, где среди тысячи человек, работавших под моим руководством с 1983-го по 1987-й, я был единственным казахом. В Москву вернулся научным руководителем довольно серьезного управления. О том, чем я там занимался в те годы, написал опубликованную в четырех десятках стран книгу «Осторожно: биологическое оружие».
– Если в России вы занимались секретными разработками, то как вам удалось так легко эмигрировать в США?
– Это был 1992 год – тот самый период, когда заниматься наукой в бывшем Советском Союзе было очень трудно. Публично заявив, что разрабатываемая там программа биологического оружия незаконна, я уволился из управления. Меня пытались вынудить сказать, что это делается в ответ на действия США. Но это неправда. Биологического оружия в Америке не существует, оно там разрушено в интересах человечества. Рассказы о том, что в Казахстане или где-то еще с моей помощью строится секретная биологическая лаборатория, тоже ложь.
Легко уехал я еще и потому, что гражданства России принимать не стал: к тому времени стали поступать предложения из разных стран. Я выбрал США. Но здесь нет такого: приезжай, мы тебя сразу примем на работу. Дали визу, а дальше я должен был пробиваться сам. Начинал лаборантом в госпитале, по вечерам мыл посуду в ресторане. Жена и дети работали продавцами в маленьком магазинчике. Вот так и выживали. Через год меня взяли на работу в Национальный институт здравоохранения.
Сейчас я старший вице-президент в одной частной американской компании по разработке новых технологий. Успеваю работать и над проектами компании, и над своими идеями, которые связаны с концепцией развития некоторых онкологических заболеваний и новыми методами их лечения.
– А в Казахстан, по слухам, вас пригласили для разработки эликсира молодости.
– Не знаю, кому нужна такая ложь, но разговоров на эту тему никогда не было, не говоря уже об «обязательствах». Когда что-то подобное говорят лично обо мне, я еще как-то переживу, но если пачкают и других людей, мне это кажется непорядочным.
– Тогда какая же задача была поставлена перед вами, когда вы в 2010 году приехали на родину?
– Я один из тех, кто помогал в становлении «Назарбаев Университета»: в качестве старшего советника его президента отвечал за создание Школы наук и технологий, а также кафедры биологии и химии. В феврале 2011 года стал там первым официально избранным профессором. Кафедра биологии сейчас одна из самых популярных в университете. Созданные нами лаборатории позволяют получать не только теоретические, но и практические знания. Несколько лет назад я разработал курс синтетической биологии, благодаря чему наши студенты получили возможность участвовать в IGEM – самом престижном конкурсе в области синтетической биологии среди наиболее известных университетов мира. Я безмерно горд тем, что в нынешнем году они удостоены золотой медали, но мне больно, что руководство «Назарбаев Университета» не смогло должным образом поддержать этих блестящих студентов.
Хотел как лучше
– Ровно два года назад вы уехали из Казахстана с большим, кажется, разочарованием.
– Я планировал проработать там лет 7-10, пока «Назарбаев Университет» не начнет полностью функционировать, но получилось так, что уехал раньше – в октябре 2015-го.
Я знаю отношение главы государства к науке: он ее поддерживает. Иначе не пригласил бы меня в Казахстан. Но в конечном итоге все зависит от исполнителей. Один из моих высокопоставленных знакомых сказал однажды: «Всегда помни одну вещь: если скажешь что-то, что может кому-то не понравиться, ты уже враг. Альтернативы нет, так же, как и объективной дискуссии. Тебя просто начнут, извини за выражение, закидывать дерьмом. Если попытаешься отмыться, будут придумывать новые истории и небылицы». Но я не настолько молод, чтобы вступать в эти дискуссии. У меня много научных проектов, и для меня важнее успеть реализовать их. А тут поступило предложение из США от компании, которой я когда-то на общественных началах оказывал консультационную помощь, был членом ее научного совета.
– А что же все-таки произошло такого, что вы столь быстро приняли это приглашение?
– События относятся к 2014 году. Один из больших руководителей, с которым мы были в очень хороших отношениях по работе, вдруг обиделся на меня. Возможно, ему не понравилось то, что я, не информируя его об этом, встречался с президентом Казахстана. Хотя инициатива исходила не от меня. Одна за другой пошли аудиторские проверки. Цеплялись по каким-то непонятным поводам, но ничего не находили. Это их бесило. А дальше нонсенс – аудит научных работ. Но работать в условиях, когда каждую минуту ждешь подвоха, невозможно. С главой государства, могу честно сказать, за месяц до моего отъезда был разговор на эту тему. Он предлагал остаться, но я сказал, что есть несколько моментов, из-за которых это невозможно. Основная причина – младшая дочка больна аутизмом. И чем старше она становится, тем больше ей нужен я. Не буду передавать дальнейшие подробности беседы, главное – два человека сохранили добрые отношения друг к другу.
– Но, судя по постам в соцсетях и интервью в наших СМИ, вы продолжаете бывать на земле предков…
– На добровольных началах я курирую там некоторые проекты. В медицинском холдинге, где я работал параллельно с деятельностью в университете, у меня было 400 онкобольных из Казахстана, России, Германии, США. После моего отъезда они спрашивали об одном и том же – что им делать дальше? И я стал давать онлайн-консультации, а с недавних пор сообщать на своей страничке в «Фейсбуке» о новостях в области онкологии. Правда, некоторые казахстанские СМИ недавно преподнесли мои посты-ответы так, будто я дал интервью, но ничего подобного не было.
Последний раз я приезжал на родину в начале декабря с группой врачей из медицинского центра Университета Питтсбурга для оценки состояния работ по онкологическому центру, чтобы затем проинформировать об этом президента Казахстана. Меня беспокоит, что их темпы недостаточно высоки, о чем я и доложил главе государства. Более того, я предложил медицинскому центру Университета Питтсбурга дополнительно включить в программу строящегося центра новое и наиболее перспективное направление в онкологии – иммунотерапию онкологических заболеваний.
Деньги любой ценой
– Есть мнение, что науку в Казахстане похоронили. Вы согласны с этим?
– Не могу сказать, что везде ситуация одинаковая, но приведу один весьма характерный пример – получение грантов в сфере естественных наук. В Казахстане точка любого отчета начинается с 1 января, но реально финансирование поступает в марте-апреле. Из-за этих расхождений исследовательские работы и так отстают на три месяца, а тут появляется следующий ужасный момент – нужно отчитаться за квартал, в течение которого ты фактически простаивал. Те, у кого был какой-то задел, что-то пишут, а те, у кого его нет, начинают «создавать результаты». Следующий пример – годовой научный отчет. Его нужно писать уже в октябре-ноябре. Вопрос, каким образом можно отчитаться за год, если ты реально работал всего полгода, остается открытым. Еще бывает так, что отчет о выполненной работе должен быть сдан в начале декабря, а исследования все еще продолжаются. Я знаю один случай, когда аудиторы потребовали вернуть деньги за декабрь, так как отчет был написан и сдан в начале месяца. Все это ориентирует ученых не на результат, а на получение финансирования любой ценой.
– Чем это чревато, на ваш взгляд?
– Тем, что некоторые ради отчета будут писать статьи на основании недостоверных результатов. Но нереальные данные – это конец науки. Зная об этом, мы, ученые «Назарбаев Университета», пытались перевести систему грантового финансирования на западные стандарты. Не получилось. Так что из Казахстана я уезжал с ощущением презумпции виновности науки: складывалось впечатление, что ученый изначально виновен в том, что получил государственные деньги. В США ты, получив грант, пишешь краткий отчет о том, каким образом истратил деньги, по истечении 12 месяцев. Если даже положительный результат не достигнут, имеешь право подавать заявку на новый грант, лишь бы предложения были хорошие. При этом государство безвозмездно дарит деньги на твои исследования, исходя из твоего интеллектуального потенциала, но ты должен иметь в виду, что какими бы ни были полученные результаты, оно, государство, имеет право претендовать на них как на свою интеллектуальную собственность.
Кроме того, в США огромное количество финансовых вливаний в науку идет от разных фондов и частных инвесторов. К примеру, компания, в которой я сейчас работаю, не получает государственное грантовое финансирование, оно идет от частных инвесторов. И ты обязан принести результат, сулящий прибыль.
«Химия» плюс терапия
– Поговорим о той отрасли медицины, которой вы занимаетесь, – об онкологии. Как вы прокомментируете смерть оперного певца Дмитрия Хворостовского?
– Рак – это не одно, а более сотни различных заболеваний. Имеются генетические врожденные формы, передавшиеся от предков. Есть формы, которые мы называем фамильными – это комбинация врожденных и приобретенных факторов. И третья группа – спорадические раки, когда генетические изменения происходят в процессе жизни человека под воздействием различных канцерогенных факторов – химических, радиационных, вирусных и бактериальных. Хворостовскому диагностировали самую агрессивную форму рака головного мозга – глиобластому. Существует много методов ее лечения, но все они в итоге дают один и тот же результат: продолжительность жизни 9-11 месяцев. Моя первая пациентка с опухолью головного мозга попала ко мне в 2009 году в коматозном состоянии. Через две недели после начала лечения она стала приходить в себя. Когда проект закрылся, девушка уехала из Астаны к себе в Украину. Чувствуя себя какое-то время абсолютно здоровой, собралась замуж. А потом случился рецидив – и, увы, в 2016 году она скончалась.
Один принципиально важный момент. Мы начали разрабатывать эту методику в конце 2009-го – начале 2010-го. Она была апробирована на большой группе пациентов. Но – увы! Мы не стали первыми. Пока занимались лечением, в очень серьезном американском журнале появилась статья шведских ученых об использовании абсолютно идентичного метода. И хотя это произошло через три-четыре года после того, как мы начали активно использовать его, в настоящее время родоначальниками этого метода лечения считаются они.
– А вы почему так запоздали?
– Думаю, что мы шли впереди. У шведов, насколько я понимаю, финансирование было в сотни раз больше, чем в Казахстане. Общие расходы на лечение пациента с опухолью головного мозга в США составляют до 1 миллиона долларов в год. В Казахстане стоимость лекарств при использовании нашего метода лечения составляла примерно 1,5 тысячи долларов в месяц, но огромные затраты уходили на проведение лабораторных и рентгенологических анализов, которые, к сожалению, очень дороги – почти так же, как в США. Первая наша пациентка (та самая девушка из Украины), кстати, умерла именно из-за этого – недостатка финансирования и, как следствие, невозможности продолжения лечения. После постановки диагноза она прожила более шести лет.
– В чем заключается суть вашей методики?
– Это очень сложно объяснить в двух словах. В общем, речь идет о сочетании традиционной «химии» с использованием адъювантной терапии. Например, сегодня много информации о том, что опухоли головного мозга могут быть индуцированы инфекционными агентами. Но не у всех, кто заражен вирусом или бактерией, развивается онкологическое заболевание. Это, скажем так, комбинация генетических, инфекционных или химических поражений.
– Говорят, что многие опухоли провоцируются стволовыми клетками, которые знаменитости вводят себе с целью омоложения организма.
– Да, лечение стволовыми клетками практикуется в некоторых странах, но как официально утвержденное оно практически нигде не существует. В каких-то отдельных случаях его можно использовать, но попытки омоложения с их помощью я считаю неправильными. Возможный омолаживающий эффект непредсказуем, но велик риск возникновения негативных последствий.
– А какую надежду вы подарите людям?
– Советую зайти на мою страницу в «Фейсбуке». Я собрал в Казахстане и США группу молодых ученых. Сейчас мы начинаем публиковать результаты исследований, проведенных нашей лабораторией. Главная задача – донести новые знания по онкологии до максимального количества людей. Писать будем на английском и русском языках. Первая информация, которую я уже сообщил, – о связи метаболического синдрома с раком. Я хочу объяснить всем то, каким образом можно предотвратить это заболевание, чтобы уменьшить вероятность развития рака.
Я прекрасно понимаю, что даже в этой ситуации все равно кто-то попытается найти черную кошку в темной комнате. Недавно ректор одного из медицинских вузов Украины сказал фразу, которая меня потрясла: «Я не понимаю, на чем ты собираешься делать деньги, но здесь что-то такое закопано. Я должен это понять». Он в принципе не мог поверить, что люди могут делать что-то без денег. Но, на мой взгляд, такой подход просто убийственен для науки. Не отрицаю: конечно же, врачи зарабатывают мало. Даже должность старшего вице-президента компании не дает больших богатств. Я, например, несмотря на то, что много лет проработал в медицине, не могу расплатиться за свой дом в Америке, он до сих пор в залоге у банка. Но если ты врач и ученый, то должен с самого начала настроиться на то, что никогда не станешь миллионером. Прежде всего, ты должен понимать: твоя работа заключается в том, чтобы помогать людям. Может быть, это звучит патетически, но таков основной принцип, а иначе очень трудно быть врачом.
– Вы, наверное, когда-нибудь вернетесь в Казахстан?
– Я продолжаю работать над некоторыми проектами в Казахстане. Сразу хочу сказать, что никаких денег на родине я не зарабатываю. Единственный источник моих доходов – работа в американской компании, где я занимаю должность старшего вице-президента. И я очень рад, что этих средств хватает на лечение и поддержание здоровья моей младшей дочери. И если Америка – мой дом, то Казахстан – детство и юность, то место, где жили мои родители. Я бы хотел когда-нибудь быть похороненным возле них.
– А ваши дети?
– Они уже американцы по менталитету. Старшая дочь – известный в Чикаго дизайнер. Старший сын занимается в одной оборонной компании военно-медицинскими задачами с целью предотвращения эпидемии. Далее не лезу, это закрытая тема. Другой сын работает со мной, и я рад тому, что мы вместе. Средняя дочка заканчивает школу, она, скорее всего, пойдет по моим стопам. Младшая – моя трагедия и самая большая любовь – это наш с женой крест, который мы будем нести до конца жизни.
