В 2016 году в России изнасиловали 4 тысячи женщин. Это официальные цифры, реальные — намного выше: жертва часто боится идти в полицию. В результате насилия беременеет каждая двенадцатая женщина. Жертвы насилия рассказали «Снобу», почему решили избавиться от ребенка — или оставить его, несмотря ни на что.
«Я до последнего искала способы избавиться от ребенка»
Надежда, 22 года, Воронеж:
Мне было 20. Я тогда работала продавцом-консультантом, и в тот день нас задержали на уборку. Был обычный летний вечер, я возвращалась в общежитие. По дороге ко мне пристали двое парней, предлагали познакомиться, но я отказалась. Они пошли за мной, напали сзади и затащили во двор. Что происходило дальше, описывать не буду.
Не помню, как дошла до общежития. Я была в шоке, эмоций никаких. Опомнилась в душе: сидела на полу под холодной водой и пыталась смыть с себя все это. В полицию я не обратилась: представила, как мужчины обсуждают все это, как буду отвечать на их вопросы и описывать подробности. Я просто не выдержала бы.
Через две недели я пошла в женскую консультацию. Гинеколог успокоила меня, сказав, что я не беременна. Потом были проблемы с месячными, но я списывала это на стресс и побочку от таблеток для почек (у меня пиелонефрит). Я почувствовала, что что-то не так, на 4-м месяце. Живота не было видно, но УЗИ показало беременность. Я хотела умереть, это был конец всему. Я выбирала способ самоубийства, но… не смогла. Позвонила родителям в другой город и все им рассказала. Мама сказала искать способ сделать аборт. Мой парень — чтобы я думала о себе и своем здоровье.
Все клиники ушли в глухой отказ или называли космические суммы. Выход был только один — рожать, но я практически до последнего искала способы избавиться от ребенка. Я взяла академ в университете и уехала домой. С парнем я рассталась, потому что не знала, вернусь ли обратно, да и не хотела требовать от него чего-то. Когда стало понятно, что ничего не сделать, мама приняла ребенка. Родные поддерживали, мягко убеждали, что ребенок не виноват, но я ненавидела его, ведь он разрушил мою жизнь. Твердо решила оставить его в роддоме или отдать на усыновление.
Беременность прошла легко, но роды до сих пор мой самый страшный кошмар. Дикая боль, отвратительное отношение врачей. Меня должны были планово кесарить по медицинским показаниям, но, когда я лежала в палате, врачи сначала просто стали уговаривать, что молодая, должна рожать сама, а потом и вовсе заявили, что кесарево делать не будут. Мне неоткуда было ждать помощи. Всю ночь я бродила по палате с ужасными схватками и желанием сдохнуть. Утром врач проколола мне пузырь и поставила капельницу с окситоцином. Я орала матом, но не рожала, хотя раскрытие увеличилось. Анестезию не предложил никто. Врачи полезли открывать шейку вручную: во мне поковырялось человек семь. Когда потуги стали утихать, дозу окситоцина увеличили. Я теряла сознание, но меня пощечинами возвращали обратно, а потом потащили на кресло. Ребенка решили выдавливать. От боли я потеряла сознание, очнулась на операционном столе. После пережитого ада отход от наркоза показался мне мелочью. Когда мне показали сына, единственной мыслью было, что после всего случившегося я не имею права оставить его здесь.
Сыну уже полтора года. Материнские чувства у меня появились только недавно, я больше чувствовала себя нянькой или сестрой, хотя ребенок был полностью на мне. Я люблю его, он умный и добрый ребенок. Похож на моего деда. Ребенка воспитываю одна, парня нет, да и не хочется. Пыталась, но ничего не вышло. Мало кто готов принять девушку с «прицепом».
Когда сын спросит, где папа, скажу, что просто не нашли своего, а когда подрастет — что отец умер. Не хочу, чтобы мой ребенок чувствовал себя виноватым. На вопросы окружающих отвечаю, что меня бросили с ребенком. Так лучше. Если сказать правду, тебя же и обвинят, и назовут шлюхой.
Напоминает ли сын мне о пережитом? Нет. Просто потому, что я не забываю.
«Я часто встречаю своего насильника»
Татьяна, 34 года, Москва:
Мне было 15. Шел 1998 год. В моем окружении было популярно тусоваться в подвалах жилых домов. Мы с подругой встретили как-то ее знакомых по школе, которые были немного старше и пригласили нас в один из таких подвалов. Мы ходили туда какое-то время, так как мне очень нравился один парень.
Мне хотелось выглядеть крутой и опытной, в том числе сексуально, так как в компании были ровесницы, у которых уже, вероятно, был секс. Сначала я встречалась с одним парнем, с которым был первый поцелуй и даже что-то вроде петтинга, но как-то не сложилось довести все до конца. Я не знаю, что он говорил другим парням, но однажды пришел тот, кто мне нравился больше всего. Он был пьян, затащил меня в комнату и изнасиловал. Честно говоря, если бы он как-то иначе себя повел, я бы, наверное, согласилась на секс по собственной воле, но он был очень агрессивен и груб, я сопротивлялась, было больно и стыдно.
Я сразу же ушла из этой компании. Конечно, был шок, отрицание, обида и злость на судьбу, на всех, на себя. Угнетала полная изоляция, не было вообще ни одного человека, кто был бы на моей стороне. Я узнала цену «дружбе», когда «хорошие девочки» не дружат с теми, кто трахается по подвалам. На поддержку родных я и не рассчитывала: им лишь бы была накормлена и ночевала дома (за три года до этого отчим трогал меня везде, а мама так мне и не поверила; вскоре они развелись). Это ощущение беспомощности и одиночества я помню до сих пор.
Я долго тянула с тестом, все надеялась, что просто задержка. Сделала тест — две полоски. Надеялась, что «само рассосется», конечно, о родах даже не думала. По совету каких-то идиоток пила настойку из лаврового листа, сидела в горячей ванне, но безрезультатно. Одна опытная старшая знакомая предложила свозить меня на аборт, но в назначенный день не пришла на встречу, сказала, что проспала. А потом начался токсикоз, и мама догадалась.
Я сказала ей, что просто был первый секс, парень бросил, где живет — не знаю. Она ответила, что решать, конечно, мне, и тут же описала все ужасы рождения ребенка у молодой одинокой мамы. Я просто сдалась и сказала: как ты скажешь, так и будет. Я переложила на нее ответственность за этот выбор, так как в глубине души понимала, что она скажет про аборт, а мне было страшно это озвучить самой.
Ребенку шла десятая неделя, я уже иногда с ним разговаривала и представляла, как мы будем жить вместе. При этом я понимала, что не смогу жить обычной подростковой жизнью и тусоваться, и не хотела обременять себя проблемами. В те дни произошла вопиющая для школы ситуация: родила десятиклассница, и я видела ее с коляской, такую счастливую. Наверное, мой выбор сильно зависел бы от окружения, которое могло бы взять на себя ответственность вместо меня. Сказали бы «рожай, мы поддержим» — родила бы, но вышло как вышло.
Мне было стыдно во время аборта. Врач-мужчина постоянно переглядывался с анестезиологом, догадываюсь, что они думали обо мне, беременной в 15. Когда я вернулась домой, поймала себя на том, что больше нет токсикоза, больше мне не нужно думать о том, что делать и как быть, переживать, что в школе узнают. Я сделала все возможное, чтобы забыть об этом как можно скорее, как о страшном сне. Я не думала об этом совсем, как только приходили мысли — сразу же переключалась на что-то. И на несколько лет совсем забыла. После этого я встречалась преимущественно с девушками, никак не связывая это с абортом. Думала, что просто бисексуальна. В институте я познакомилась с девушкой, которая уже давно была «в теме», мы встречались два года. Я даже думала про смену пола. Конечно, о мужчинах речь вообще не шла, они вызывали отвращение.
Я много лет ходила к психотерапевту, и однажды на сеансе всплыла тема аборта. Я осознала, что произошло тогда, всю глубину произошедшего, плакала и не могла остановиться. Я поняла, что мое стремление к саморазрушению, постоянные мысли о смерти, о желании ее — только не от своих рук, а как бы случайно — были из-за аборта.
Я узнала про вытесненные переживания, про семью как систему, про то, что каждый участник этой системы важен, что я была беременна, что ребенок был, но умер. Я признала, что у меня был не эмбрион, а настоящий ребенок, мой сын или дочь, что я все равно остаюсь его матерью, и он — мой первенец, ему было бы сейчас 18–19 лет. Когда человек умирает, его оплакивают и горюют по нему, я сделала это спустя годы после аборта, а не тогда, сразу. Это перестало быть затаенной болью, и теперь он занял свое место в семейной системе. Я исповедалась у понимающего священника и причастилась, но это все было невозможно до работы с психотерапевтом. Я жалею об аборте. Насильник — мудак, но ребенок был и моим тоже.
Психотерапия и антидепрессанты помогли мне разобраться в моих истинных сексуальных предпочтениях. Это стало облегчением, так как и в гомосексуальных отношениях мне было тяжело. Потом была череда отношений с мужчинами, от которых я сбегала, потому что они меня раздражали. В 2008 году я вышла замуж. Сейчас у нас четверо детей. Муж гораздо старше меня и смог справиться с моими эмоциональными особенностями, отогреть, убедить, что с ним безопасно.
Я живу в том же районе. Насильник, оказывается, живет рядом. Я встречаю его время от времени, он спился, при встрече всегда отводит глаза. Иногда вижу его спящим на лавке в грязной одежде. Не знаю и не хочу знать, как у него там что сложилось и почему, есть ли дети или нет, женат или нет. Очевидно, человек живет в своем персональном аду. Думаю, он уже наказан сполна.
«Как я радовалась, когда узнала, что он умер!»
Юлия, 48 лет, Санкт-Петербург:
Мне было 18 лет. Мы были знакомы полтора года, он вернулся из армии и учился в одном техникуме со мной, но на другом курсе. Он часто приходил к нам в комнату пить чай, приносил сухари с изюмом, рассказывал про девушку, которая не дождалась его из армии. Я ему сочувствовала.
В тот день мы отмечали получение дипломов. Мои соседки по комнате ушли танцевать, я осталась одна. Он пьяный ввалился в комнату, ударил меня и сказал: «Ну, докажи, что не все женщины — суки!» Я пыталась сопротивляться, но он вывернул мне руку: он служил в десанте, я ничего могла сделать. Мне было стыдно и хотелось умереть — я ведь была девственницей. Потом он ушел, и больше я его не видела, наверное, уехал сразу.
Я чувствовала себя грязной. Понимала, что в милицию не заявлю, просто не могла представить, что кому-то расскажу об этом. Я боялась, что меня обвинят в случившемся, и чувствовала себя виноватой. Хотелось все забыть и начать сначала, как будто ничего и не было.
Недели через две я поняла, что беременна. Я никому не сказала об этом и уехала домой в другой город. Мама как-то сама догадалась, пришла ко мне в комнату, когда я уже ложилась спать, и спросила: «Ты беременна?» Я заплакала и рассказала ей обо всем. «Я устрою тебе аборт анонимно», — сказала мама. После этого мы ни разу не говорили о случившемся.
Было страшно. Медперсонал смотрел на меня как на виноватую. Через день после аборта я уехала сдавать экзамен, сдала на пять и поступила на заочное отделение в университет.
Я долго приходила в себя. Мне все время хотелось поделиться с кем-нибудь, но я не могла говорить о насилии надо мной. Рассказала только своей близкой подруге и потом еще старшей сестре, что сделала аборт, потому что меня беременную бросил парень. Так было легче.
Я потом много крови попила мужчинам: начинала романы, прекращала их, изо всех сил доказывая, что могу сама управлять происходящим — наверное, это была такая психотерапия. С доверием у меня трудно до сих пор, и дружить я предпочитаю с геями.
Со своим будущим мужем я познакомилась на работе. Он был ниже меня ростом, такой брошенный, печальный и замкнутый. Безопасный. На самом деле он — интеллектуал с великолепным чувством юмора и прекрасным вкусом, честный и упрямый, обожает театр и книги. Но он мизантроп, у него нет друзей.
Лет через шесть, когда я уже была замужем и родила ребенка, по телевизору показывали «Санта-Барбару», там кого-то изнасиловали. Я смотрела этот сериал, кормя и укачивая ребенка по вечерам, и впервые заставила себя посмотреть сцену насилия. После этого я смогла рассказать об изнасиловании мужу. Он очень меня любит, но не умеет выражать чувства. Я видела, что он огорчен, страдает и сострадает мне. Он ничего не сказал, и мы больше не говорили об этом.
Еще через год я узнала, что насильник погиб. Он работал охотоведом, зимой попал ногой в капкан, не смог дотянуться до ружья, и его загрыз медведь-шатун. Если бы вы знали, какое сладкое чувство я испытала, когда узнала о такой страшной смерти этого человека!
Жалела ли я об аборте? Трудно сказать… Мне жаль, что это было со мной, но я понимаю, что этот ребенок испортил бы мне жизнь. Я не смогла бы его любить, а он не позволил бы мне забыть случившееся, задвинуть воспоминания в дальний уголок памяти. Да и в глазах окружающих я была бы ***, принесшей в подоле. Я не хотела потом изобретать историю про то, куда делся отец ребенка, которую мне пришлось бы рассказывать всем и, главное, ребенку, когда он спросит. Потому что правду рассказать еще хуже.
