Может ли аграрный бизнес выжить без поддержки государства, и почему сейчас птицеводческая отрасль просит министерство сельского хозяйства изменить подходы к субсидированию, в интервью «Къ» рассказал совладелец группы компаний «Шанырак» и глава Ассоциации яичных производителей Казахстана Максим Божко.
– Максим, Ваш холдинг сегодня – в числе лидеров отрасли. При этом Вы, если судить по Вашему образованию, ранее были очень далеки от агросектора. Почему Вы вообще пришли в эту отрасль?
– Это очень интересная для меня самого история. Так получилось, что ровно 10 лет назад старый друг нашей семьи, гендиректор УК «Шанырак» Александр Лоренц, предложил мне заняться реконструкцией птицефабрики в Аркалыке. В тот момент я заканчивал обучение в университете Джорджа Вашингтона по специальности «project management» и думал, чем заниматься дальше. До учебы в США я работал в IT-бизнесе. Возвращаться в эту сферу желания не было, и предложение г-на Лоренца мне показалось очень интересным.
Так я и пришел в этот бизнес. Первая наша птицефабрика, как я сказал, была в Аркалыке – заброшенное предприятие, 25 лет простояло, практически руины. Для меня это был вызов. Мне было интересно разобраться, что там к чему. Но я понимал бизнес-процессы, поскольку получил соответствующее образование, проектный менеджмент – это как раз то, чему я научился.
Итак, когда я закончил учебу, мы открыли компанию – ТОО «Управляющая компания «Шанырак», начали работу. Первую партию оборудования мы приобрели за счет собственных средств. Затем обратились в банк, защитили бизнес-план, получили первый заем, на него мы закончили реконструкцию, поставили оборудование и запустили производство. Потом, постепенно, начали расширяться. После Аркалыка нам предложили в Карагандинской области такой же обанкротившийся объект, потом в Жезказгане, последний (пока) наш проект – это птицефабрика в селе Акмол возле Астаны.
Сегодня 13 компаний, которые входят в наш холдинг «Шанырак», занимаются производством. Это племенные репродукторы, яичные и бройлерная птицефабрики, инкубаторы, комбикормовые заводы, растениеводство, производство упаковки из макулатуры.
– А Ваша фамилия помогает или мешает?
– Да, иногда помогает, узнаваемость есть. И мешает, когда люди думают, что все, чего я достиг, только потому, что я сын Божко. В этом плане немножко даже обидно.
– И ни разу не приходилось говорить: «Да вы знаете, кто я и кто мой отец»?
– Нет, никогда. Это… это же просто низость, воспитание не позволяет.
– А через Вас часто пытаются «привет» папе передать?
– Пытаются. Но я сразу отказываю. Это наш семейный, если хотите, принцип.
– Итак, Вас учили выстраивать бизнес-процессы, но в сельском хозяйстве нужно вникать в технологию «от и до».
– Сельское хозяйство – это очень крутой бизнес, который нужно выстраивать, как любое производство. Нужна очень четкая структура, нужно вникать во все детали. Да, птицеводство – это тот бизнес, где ты должен быть начеку круглосуточно семь дней в неделю. Не хочу никого обижать, но в других отраслях сельского хозяйства можно что-то отложить на завтра, если не успел сделать сегодня. Ведь та же корова, к примеру, растет месяцами, а бройлерная курица всего 40 дней. И если ты в какой-то определенный момент ей что-то недодал, воды или корма, освещение или температура не та, просто не будет результата. Точно так же курица-несушка. Она каждый день дает яйцо, и если технология в кормлении была сорвана – она перестает давать яйца, и потом приходится восстанавливать ее продуктивность 2–3 недели. Это очень тонкий бизнес, где должна быть дисциплина и четкое управление.
– Но мы как-то уже привыкли, что несчастные фермеры все в долгах и постоянно просят помощи. А у Вас – это крутой бизнес?
– Я хочу, чтобы он был таким. Но для этого туда должны прийти правильные люди, правильные деньги, правильные технологии. А у нас в Казахстане за последние 20 лет все специалисты находятся или в банковском, или в нефтяном, или в строительном, илив крайнем случае металлургическом секторах. Тогда как сельское хозяйство – по остаточному принципу: что там происходит, никто особо внимания не обращал. Поэтому у нас сельское хозяйство такое, какое оно есть: несамодостаточное, неэффективное, неконкурентоспособное. Есть отдельные примеры лидеров в отрасли в каждом направлении, но в основной своей массе, конечно, проблемы есть, и все это признают.
– А Вас не смущает, что руководство в минсельхозе опять ново-старое?
– Не смущает. Шукеев – новый человек для АПК.
– Но он был вице-премьером, экономику курировал.
– Курировать – это одно дело, а непосредственно быть министром, нести ответственность – совсем другое. Я искренне верю, что что-то поменяется и станет лучше, потому что вижу его подходы к работе. Сейчас с фермерами ведут диалог на языке бизнеса. И это правильно. Нужно оценивать эффективность сельского хозяйства через его рентабельность, через его конкурентоспособность. Я вижу, что наша отрасль по многим позициям уже сегодня конкурентоспособна, учитывая те ресурсы, которые мы имеем – пастбища, пашни, человеческие ресурсы. Но самое главное – чтобы открылись рынки, чтобы мы могли получать за нашу продукцию справедливую цену. Мы говорим, что у нас сельское хозяйство неэффективное, плохо развитое, но почему-то забываем, что у нас самая дешевая говядина в мире. Для людей это с одной стороны хорошо, а для бизнеса-то это плохо. Бизнес же хочет зарабатывать.
– Не соглашусь насчет самого дешевого. Например, в Болгарии дешевле. Парная телятина – самое дорогое мясо у них, в магазине стоила 12 левов, это 6 евро.
– 6 евро – это 2,5 тыс. тенге. Наша цена сейчас у фермера – 800 тенге. Это два евро. Я сейчас говорю о том, что при всех тех ресурсах, которые у нас есть, наша себестоимость может быть самой низкой. Например, по яйцу я могу уверенно сказать, что сегодня у нас самая низкая цена даже в рознице. Если сравнивать с Европой, там десяток яиц стоит минимум 1 евро, у нас 0,5 евро.
Я надеюсь на Китай, если мы пробьемся на этот рынок и сможем туда поставлять нашу продукцию для бизнеса – это будет означать более интересные цены, более высокие, и соответственно, более высокую маржинальность бизнеса.
– Вот лично у Вас бизнес прибыльный?
– Теперь, 10 лет спустя, большинство компаний, входящих в наш холдинг, стали прибыльными. Но это произошло буквально за последние год-два.
– Когда погасили кредиты, рассчитались по долгам?
– Нет, кредиты еще не все погасили. Но многие кредиты прошли реструктуризацию. Все фабрики вышли на проектную мощность!
– Вы брали кредиты в БВУ, но ведь был холдинг «КазАгро», который как раз получал деньги от государства.
– У «КазАгро» эти деньги появились чуть позже, и там были определенные приоритетные направления, по которым давали недорогие деньги. Мы тоже обращались в «КазАгро». Но здесь есть свои подводные камни, которые кроются в проблеме недофинансирования. Вообще у нас в стране очень много проектов «загнулось» из-за того, что первоначальный расчет был неправильно сделан, а когда нужно было его дофинансировать, просто не дали денег. У нас получилось так с нашей мясной птицефабрикой. Мы изначально планировали 9 тыс. тонн мяса, в 2011 году мы получили заем по линии «КазАгро», но когда в 2013 году уже заканчивали реконструкцию, увидели, что ошиблись в расчетах – не все просчитали и на деле необходимо больше денег. Но когда мы пришли в «КазАгро», нам сказали: дофинансировать не можем. Мы были вынуждены обращаться в коммерческий банк.
– Судя по Вашей практике, на коммерческих кредитах «жить» можно?
– Коммерческий кредит тоже двоякий. Сегодня через БВУ кредиты идут в сельское хозяйство посредством фондирования. То есть государство дает деньги «КазАгро», «КазАгро» – банку, банк добавляет свою маржу и финансирует сельское хозяйство. Средняя ставка получается 8–12% годовых. Можно сказать, что это, в общем-то, терпимо. Конечно, всегда чем дешевле, тем лучше. Если будет 5–6% – это вообще здорово, замечательно. А вот когда 15–16% – это нереально.
У нас есть цель – и у холдинга, и у отрасли – обеспечить Казахстан на 100% продуктами отечественного производства. Качественными, недорогими, экологически чистыми. И не импортировать мясо птицы или яйцо из России, Беларуси, тем более из Америки, Бразилии.
Если по яйцам у нас сегодня 100% обеспечение, то по мясу птицы – всего 50%. Иметь все сырье в Казахстане– пшеницу, шрот (соевый, подсолнечный) и не обеспечивать себя мясом птицы – я считаю, что это позор для нас.
– Почему же так происходит?
– Я вижу несколько причин. Во-первых, мясное птицеводство более технологичное, более сложное, нужно больше инвестиций, чем в яичный бизнес. В мясном птицеводстве нужно начать с родительского поголовья, чтобы оно давало инкубационные яйца. Потом нужны: инкубатор, откорм, убой, переработка, логистика. Мясное птицеводство отличается от любых других отраслей очень большой наукоемкостью. Допустим, у нас стоят паровые котлы германского производства стоимостью 200 тыс. евро, у них электроника от перепада электроэнергии просто вырубается – и все, производство останавливается. То есть, здесь все намного сложнее. Я думаю, именно по этой причине мясное птицеводство развивалось медленнее, чем яичное.
Во-вторых, мясному птицеводству гораздо сложнее конкурировать с импортом. В частности, с американскими окорочками. В свое время, в начале 90-х годов, именно они и убили птицеводство. Почему яичное производство не умерло? Потому что издалека нельзя привезти яйца –условия доставки, сроки годности, и так далее. А мясо заморозил – и пожалуйста, в контейнерах оно едет месяц-два спокойно. Здесь есть и политика – Америке нужно присутствовать на международных рынках со своим мясом, и они готовы поставлять его по любой цене. Окорочка сегодня на базаре 1 доллар за килограмм, но это ниже себестоимости его производства. Потому что это субсидированная логистика, различные программы по поддержке выращивания кукурузы и сои в США. Кроме того, Америка предпочитает больше белое мясо (грудку), а корочка у них не пользуются спросом. Поэтому они свою рентабельность получают за счет белого мяса, а красное мясо сливают в третьи страны, к коим, к сожалению, в данном случае относится и Казахстан.
– Но ведь у нас также были и есть субсидии. Вопрос в размерах, да, но поддержка есть.
– Здесь очень много факторов. Две составляющих я уже назвал, есть и другие. Например, по кормовой базе. Возьмем тот же соевый шрот – птицеводам он необходим, в кормах для бройлера он занимает 30%. Сегодня в Казахстане его стоимость порядка 170 тыс. тенге за тонну. А в Бразилии, США цена в два раза ниже. Потому что наши фермеры, которые выращивают сою, продают ее переработчикам по завышенным ценам, подгоняют цену под планку внешних рынков. Я как потребитель соевого шрота говорю – это злоупотребление рыночной ситуацией. А если встать на место фермера, наоборот сказал бы: «Классно, конкуренты далеко, поэтому я могу задрать цену на свой продукт в два раза от его себестоимости». Мы (в холдинге) тоже пытаемся выращивать сою, четвертый год подряд проводим эксперименты с разными сортами. Себестоимость соевых бобов примерно 50–60 тыс. тенге, при этой цене шрот должен стоить 90–100 тыс. тенге, а не 170 тыс. тенге. Если больше выращивать сои и поднять конкуренцию внутри страны, то тогда сырье для нашей птицы подешевеет и мясо станет более конкурентоспособным.
– Но минсельхоз не может навязывать фермеру, что сеять.
– Конечно. Я говорю о стимулировании, о разъяснении, о политике, о внедрении технологий.
– А Вы сами с фермерами пробовали вести диалог? С тем же союзом фермеров?
– Нет, не пробовали. И это тоже проблема. Никого не «подперло» настолько, чтобы задуматься. К сожалению, мы тоже пытаемся самостоятельно решать свои проблемы. На своем предприятии мы сейчас диверсифицируем посевы: если раньше сеяли только пшеницу и ячмень и немножко гороха, сейчас мы сеем больше гороха, овса, льна и сои. Планируем расширять площади. Но насчет диалога с фермерами тоже будем думать.
– Наша яичная отрасль выходит на экспорт. Куда? И почему не в Китай?
– Сейчас у нас самый дальний регион – это Афганистан. Выход на китайский рынок – это государственный вопрос, который не могут решить сами производители. Есть запрет на уровне минсельхоза КНР, и чтобы его снять, нужно включить наши птицефабрики в список на проверку ветинспекции Китая. И пока минсельхоз нас не включит, мы не сможем выйти. Раньше этот вопрос не двигался, потому что в минсельхозе решили, что главный экспортный продукт – это мясо. А ведь по яичной отрасли у нас есть излишки. Сейчас мы производим 4 млрд штук яиц в год. Для китайского рынка 4 млрд яиц – это лишь 1% от их объема. А за пять лет мы можем увеличить объем вдвое.
– Где гарантия того, что тогда вся продукция не начнет уходить туда – с внутреннего рынка?
– Мы видим среднюю цену реализации яйца по Казахстану сегодня. И мы видим, что у нас есть объем, который наш местный рынок не съедает. Эти излишки мы и хотим продать на экспорт. Практически нереально, что завтра все фабрики перестанут поставлять на казахстанский рынок продукцию и начнут отправлять на экспорт. Да, в Китае яйцо дороже, чем в Казахстане. Мы должны занять там определенную нишу – экологически чистого, качественного товара. Поэтому я не считаю, что это риск.
К тому же мы все понимаем: экспорт сегодня есть, завтра его может не быть. Поэтому местный рынок превыше всего. Здесь наша территория, наши покупатели, наши дистрибьюторы, наши магазины. Никто не бросит этот рынок, увидев лишние 5–10% в рентабельности. Здесь вся система выстроена, и никто не будет освобождать рынок для конкурентов из близлежащих стран. Ведь у России тоже проблема с излишками, и они их «сливают» нам. Пользуясь тем, что границы открыты, контроля нет. Поэтому это еще одна проблема, которую мы просим решить – остановить контрабанду. Если это яйцо из России будет заходить в Казахстан легально, будет уплачиваться НДС, а продавцы этого яйца будут платить КПН и все другие налоги, тогда цена на это российское яйцо вырастет и выровняется с нами. Сегодня же оно заходит «в серую», особенно летом. Здесь вопрос гораздо шире и требует тщательной проработки.
– Если говорить о рентабельности, получается, что без субсидий ее нет?
– Сегодня так и получается – наша рентабельность равна сумме субсидий, которые мы получаем от государства, а это около 10%. Но именно за счет этих субсидий сегодня на рынке Казахстана такая низкая цена на мясо и на яйцо. Если субсидий не будет, то цена поднимется. Поэтому мы говорим: чтобы у фабрик была рентабельность, нужно в том числе расширять рынки сбыта.
Кроме того, есть еще один важный вопрос – переработки. Сегодня не все фабрики у нас перерабатывают птичий помет. А это тоже добавит рентабельность.
– А для чего нужна его переработка?
– Для производства органических удобрений, самых ценных.
– А рынки сбыта?
– В Казахстане более 20 млн гектар пашни! Наши поля – вот рынок. Сегодня у нас фермеры не знают этого товара, потому что его нет на рынке, нет научной базы, которая объяснит и покажет, что при использовании такого удобрения повышается урожайность на 30–40%. Мы с нашим Агротехническим университетом им. Сейфуллина занимаемся этим, и в течение трех лет покажем, как это удобрение улучшает урожайность.
Сегодня помет – это расходы: его нужно вывезти с фабрики, складировать, утилизировать. А если заняться переработкой и реализацией, то фабрика получит дополнительный доход.
– Но перед этим фабрика должна инвестировать в это производство?
– Поэтому мы сейчас и говорим, что если минсельхоз хочет менять подходы к субсидированию, отказываться от субсидий на продукцию, то нужно частично эти деньги направить на инвестсубсидии, например, на производство органических удобрений из помета. Через два-три года на всех птицефабриках появится такая переработка, появится новый продукт и повысится рентабельность птицефабрики.
– Максим, вернемся лично к Вам. Ведь Вы из той категории, которую принято считать мажорами. Известная фамилия, папа на высокой должности. Почему все-таки не нацкомпания? Вы же явно не мечтали о развитии переработки птичьего помета.
– Не мечтал. Почему я в этот бизнес пошел? Не знаю. Наверное потому, что это был своего рода вызов, а мои родители привили мне понятие «не сдаваться». Потом есть желание сделать что-то для своей страны. И уменя есть свои амбиции. Я хочу развивать производство, приносить пользу. Вроде пока получается.
